Михаил Яснов - Путешествие в чудетство

Большой поэт критически отнёсся к собственному тексту, — пишет Бегак. — “Идиот” из стихов был выброшен, а Иванов заменён красноречивым Пустяковым:

…Чтобы ребята во веки вековЗнали, что в классе сидел Пустяков».[60]

Психология творчества — вещь потайная, трудно утверждать что-либо наверняка, но в этой работе мне видятся ходы, которые впоследствии нашёл или подхватил Шибаев, когда придумывал, например, загадки, где до рифмующего слова-отгадки надо добираться, преодолевая эвфонический «обман»:

За окном шумит буран,за стеной поет ба…

Или:

Я осла узнаю сампо его большим у…

Эта последняя загадка напрямую отсылает к другому двустишию Маршака из азбуки «Про всё на свете»: «Ослик был сегодня зол — / Он узнал, что он осёл», которое в практике поэтического воспитания тоже может быть разыграно как загадка — с недоговоренным для маленького слушателя последним словом.

Кстати, ещё один тип загадок Шибаева — более описательный и распространённый — тоже восходит к вполне реальной традиции:

Кто кусается?

— Сердит!.. — закрыв лицо рукой.Сказал прохожий глухо. —Ударил как!.. — ворчал второй,Поглаживая ухо.Шла мимо бабушка с клюкой.В платок упрятав нос.Она сказала: — Ишь, какой.Кусается, как пёс… —И я скорей лицо прикрылВоротником пальто:В тот день и впрямь сердитый был…Вы догадались — кто?

Эта загадка вызывает в памяти «странные дощечки» и «непонятные крючки» Д. Хармса — не столько, естественно, своим «зимним» характером, сколько приёмом изображения: свойства отгадки описываются в стихе, сквозь косвенные улики «брезжит» ответ. Однако и здесь у Шибаева — своя манера: отгадку надо искать в синонимическом ряду примет, она зашифрована не в картинках (Хармс замечательно их «рисовал» стихами), а в самом языке.

Воздав дань традиции, Шибаев работал рука об руку с поэтами-современниками, иногда исследуя вместе с ними конкретный словесно-поэтический ход.

Вспомним стихотворение Бориса Заходера «Никто»: маленький проказник на все упрёки и вопросы родителей «Кто это сделал?» бесстрастно отвечает: «Никто!». Само собой, дело кончается плачевно:

НИКТО сегодня не пойдётНи в гости, ни в кино!

Это — типичная «мораль» Заходера, которая подаётся в системе игры, определённой самим автором.

В стихах другого поэта, Генриха Сапгира, «Не знаю кто» и «Кто-то и фото» анонимные герои Кто и Кто-то выступают почти в одной обнажённой «грамматической» функции. В первом стихотворении Кто неизвестно с Кем идёт непонятно Зачем, встречает Кого-то, просит Что-то и так далее. Во втором — Кто-то никак не может сфотографироваться без Кого-то, этих «кого-то» становится множество, на чём и строится сюжет. Здесь тоже типичная для автора игра с отвлечёнными понятиями — в данном случае с персонифицированными частями речи.

Схожим путём идёт и Александр Шибаев. В сказке «Тот, который…» он словно табуирует названия разных животных, не называет их впрямую, а герой-щенок просто выступает под именем Тоткоторый. Оригинальность и узнаваемость Шибаева проявляется в том, что в отличие и от Заходера, и от Сапгира он создаёт именно стихотворение-загадку, разгадывая которую читателю приходится преодолевать весёлые метонимические преграды.

А вот стихотворение «Загадочная история»: здесь в роли «героя» выступает неопределённое местоимение «какой-то», за которым, однако, уже не скрываются таинственные явления, все приметы и персонажи понятны:

— Шёл, шёл — и устал, и присел на пенёк.Присел и увидел какой-то цветок.Порхала какая-то бабочка. Села.Какое-то дерево рядом шумело.На нём я увидел какую-то птаху.Какой-то червяк мне заполз под рубаху.Какой-то зверёк пробежал по дорожке.Ужасно кусались какие-то мошки.В траве копошился какой-то жучишка…

Рассказывал это какой-то мальчишка.Мальчишка. Какой-то.Но я про негоНе знаю и знать не хочу ничего!

Моральные поучения, как правило, не свойственны Шибаеву, они если и появляются в его стихах, то показывают прежде всего широкие возможности языка как средства общения: в определённой ситуации даже незамысловатое слово «какой-то» может приобрести новый смысл — стать символом равнодушия.

Не менее любопытно ещё одно свойство шибаевской поэтики — его пристрастие к путанице, к перевёртышу. Этой поэтической формой, идущей от фольклора, пользовались самые разные авторы. Тем интереснее и плодотворнее выглядит каждое новое решение.

Классика жанра — «Путаница» Чуковского и «Иван Топорышкин» Хармса, сказка и скороговорка. Чуковский первым обратил внимание на то, что отступление от нормы, нарушение привычных представлений и понятий неминуемо вызывает смех, посредством которого только укрепляются представления ребёнка о жизни. «Путаница» — типичнейший пример «перевёрнутого» мира. Слушатель и читатель легко, как из кубиков, создают из выдумок Чуковского мир правильный, воспитываются на этом «переделывании», усваивая и нормы поведения, и чувство реальности. То же самое, но уже на более углублённом, языковом уровне происходит и со стихами Хармса. При этом Хармс никогда не поучает: он показывает абсурд как таковой, позволяя читателю самому в силу своих возможностей разбираться и «выправлять» смешной гротескный образ.

На память приходит немало последовательных сторонников этой традиции — от младшего современника Хармса и его соратника по работе в «Чиже» и «Еже» Юрия Владимирова до Эдуарда Успенского и Андрея Усачёва, с их известными перевёртышами и «комедиями положений».

А вот, например, «Повар» Олега Григорьева:

Повар готовил обед,А тут отключили свет.Повар леща берётИ опускает в компот.

Бросает в котёл поленья,В печку кладёт варенье,Мешает суп кочерёжкой,Угли бьёт поварёшкой,

Сахар сыплет в бульон,И очень доволен он.То-то был винегрет,Когда починили свет!

О. Григорьеву было свойственно создавать в стихах статические образы — когда абсурдные понятия, словечки, комические ситуации смешивались вот в такой «винегрет» и от этого становились ещё более нелепыми и смешными.